Игорь Агеев - Неспортивная история [Сценарий, использовавшийся в фильме «Куколка»]
— А эти? — кивает на комнату.
— Пусть веселятся. Мы ведь ненадолго.
— Можно, что ль? — вылезает снова из-за двери Крыленко.
— Да иди. иди, — говорю ему.
Крыленко топает в туалет, а в комнате лупит музыка, дым стоит коромыслом-гуляет народ.
Стоим в парадном Елены. Я, Халиков, пятиэтажный. Ждем. Стенки возле лифта размалеваны надписями: «Зенит — чемпион» и так далее. Бывают же ублюдки, которые стены портят!
Смотрю на часы — семнадцать сорок пять.
Открывается входная дверь. Насторожились. Однако тревога ложная — какая-то женщина пожилая вошла, увидела нас, остановилась в нерешительности. Потом быстро-быстро, опустив глаза, мимо прошмыгнула и по лестнице наверх — топ-топ-топ. Проводили ее взглядами. Слышим, как поднялась на второй этаж, погремела ключами. Дверь хлопнула, и снова тихо.
Пятиэтажный прокашлялся, на пол сплюнул. Халиков носом шмыгнул.
Опять заскрипела пружина на входе. Панов! Аккуратно придержал дверь ногой, нас пока не видит. В руках цветы, в бумагу завернутые. Надо же, к концу декабря — цветы!
Откалываемся от стены, выстраиваемся в шеренгу.
От входных дверей до лифта — лестничный парад, ступенек семь-восемь. Мы наверху, Панов — внизу. Увидел нас, притормозил.
— Привет, — делаю шаг вперед.
Панов молчит, смотрит на меня, не мигая.
— Приглашаю, — говорю, — Панов, тебя персонально.
— Не пойду, — отвечает без эмоций.
Оглядываюсь на пятиэтажного, тот ухмыляется:
— Куда ты денешься, — говорит.
— Леш, — обращаюсь я к Панову, — я понимаю, Елена тебя от колонии отмазала и все такое… Так неужто теперь всю жизнь у нее в «шестерках» бегать?
Панов осторожно цветы на пол положил в сторонку, выпрямился и к нам идет. Ступенька, вторая, третья…
— Не мешай, — просит Шура и пробует меня в сторону отодвинуть.
А Панов уже близко.
— Стоп, мальчики, — спускаюсь на ступеньку вниз, к моим «телохранителям» лицом поворачиваюсь: — Шурик, подождите меня с Федюней на улице. Мне с Пановым поговорить надо.
— Не о чем нам с тобой говорить, — заявляет Панов.
— Спокойно, Шурик, — останавливаю пятиэтажного и Панову через плечо: — Помолчи, Леш.
— Я к тебе все равно не пойду, — снова делает заявление Панов.
— Туда, — Шура показывает наверх, — ты тоже не пойдешь.
— Посмотрим. — Панов хочет прорваться, но пятиэтажный толкает его ногой в живот. И Леша, удерживаясь за перила, считает ногами ступени в обратном направлении.
— Ну-ка, быстро на улицу! — зверею. — Оба! Чтоб духу вашего!..
— Как скажешь, — мрачно вздыхает Шура. — Пошли.
Они с Халиковым спускаются вниз, проходят мимо Панова, как мимо пустого места, и выметаются на улицу.
Панов стоит какое-то время на месте, смотрит в пол, потом нагибается, подбирает цветы и идет ко мне.
— Отойди, — говорит.
Уступаю ему дорогу. Он проходит к лифту, нажимает на кнопку вызова. Лифт спускается, останавливается. Панов открывает дверь шахты.
— Постой, — прошу я его.
— Ну?
— Я… Я, может быть, люблю тебя, Панов, — говорю. — Потому и приглашаю.
Он смотрит на меня… И начинает смеяться.
— Не веришь? — гляжу исподлобья.
Панов ничего не говорит, смеется, заходит в лифт и уезжает. Его смех поднимается наверх вместе с ним.
У меня изнутри вырывается какой-то рык. Я что есть силы луплю по клетке шахты ногой и бросаюсь вниз. Вылетаю на улицу. Пятиэтажный и Халиков спешат навстречу.
— Ну что? Ушел? — спрашивает Шурик.
— Хрен с ним, — иду быстро, не останавливаясь. — Все равно никуда ему… — задыхаюсь.
Идем быстрым шагом, почти бежим.
Прошло два дня. Как сейчас помню, пятница была.
— Серебрякова! — слышу окрик Елены. — Магнитофон — мне на стол!
Поднимаюсь с места, «плэйер» висит на груди, наушники сброшены на шею.
— Я ж его не слушаю, — возражаю.
— Я тебя просила не приносить его в школу.
Пожимаю плечами, снимаю «плэйер», несу его Елене.
— А почему, Елена Михайловна? — вступается за меня Шептунова. — Она ведь его на перемене только…
— Несправедливо, — подхватывает кто-то.
— Тишина в классе! — срывается Елена и мне: — Пусть за магнитофоном мать зайдет.
Возвращаюсь на место.
— Ну, вообще! — возмущается Шептунова. — Скоро рта не дадут открыть.
— Шептунова, — говорит Елена, — может, тебе прогуляться захотелось?
— Мне?.. Нет.
— Тогда иди к доске, здесь и откроешь рот.
— Ну, порядочки… Совсем уже… — возмущается народ.
— Тишина! — стучит Елена ладонью по столу.
Перемена. В этот день у нас две пары — алгебра и геометрия. Сейчас — перерыв.
Подхожу к классу оглядываюсь по сторонам. Вроде бы никто на меня не смотрит. Быстро открываю дверь…
…А в это время Елена Михайловна находилась в кабинете директора. Директор школы Георгий Матвеевич, грузный, лысоватый мужчина лет пятидесяти пяти, сидел за своим столом. Возле окон меряла шагами комнату Валентина Николаевна.
— Елена Михайловна, — говорил директор, поправляя на носу очки в роговой оправе, — вчера мне звонила мать Татьяны Серебряковой…
— Я уже предупреждала Елену Михайловну, — поддержала директора завуч.
— Да-да, — перебил ее Георгий Матвеевич. — И вот Валентина Николаевна жаловалась на вас. Нам кажется, вы не совсем верно ведете себя… м-м… по отношению к этой девочке.
— Георгий Матвеевич, — сказала Елена Михайловна, — пока я ее классный руководитель, я буду вести себя так, как считаю нужным…
…В классе — никого. Лежат на столах учебники, тетради… Подхожу к учительскому столу. Ключ торчит в ящике. Медлю секунду-другую, быстро выдвигаю ящик, вытаскиваю свой «плэйер». На журнале — ручка Елены. Кладу ее в ящик, задвигаю. И в этот момент за моей спиной открывается и закрывается дверь…
… — Да поймите же, — страстно говорила Валентина Николаевна, — девочка трудная, с огромной психологической травмой, растет без отца… Помягче надо с девочкой!..
— Я вот смотрю, — директор держал перед собой листок бумаги, — учится она хорошо, можно сказать, отлично учится. Дисциплину особенно не нарушает. Извините, я вас не понимаю, Елена Михайловна.
…Одной рукой держу Халикова у стены. Другой прижимаю к себе магнитофон.
— Ох, если заложишь, Халява, я с тобой такое сотворю.
— Чё ты, чё ты! Могила!.. — лепечет. — Я ничего не видел.
— Иди, — отпускаю его, — встань на стреме с той стороны.
Халиков поправляет скомканный пиджачишко и выкатывается за дверь…
… — Конечно, — соглашалась с контраргументами Валентина Николаевна, — она, действительно, не такая, как все. Она — личность. Так это, по-моему, прекрасно, это приветствовать надо. А ее фокусы?.. Что ж, детское самолюбие. Она же, несмотря ни на что, еще ребенок! Надо ж ей утвердиться среди одноклассников.
— Боюсь, вы ее недооцениваете. — Лицо Елены Михайловны раскраснелось, волосы еще больше растрепались.
— Ну вот что, — сказал Георгий Матвеевич, тяжело приподнимаясь из-за стола. — Валентина Николаевна, в конце концов, права в одном. Как говорил Герцен, любовь, Елена Михайловна, все-таки более догадлива, чем… м-м… нелюбовь. Так что подумайте, пожалуйста. Серебрякова уже немало сделала для спорта… И для страны, если хотите. А теперь ее доверили нам. И давайте подойдем к этому со всей душой… м-м… и ответственностью…
…Выхожу из класса, прикрываю за собой дверь. Халява на стреме стоит, по сторонам смотрит.
— Ну, чего? — спрашивает.
— Ничего, — отвечаю. — Свободен.
И мы расходимся в разные стороны, будто нас здесь и не было.
Елена стоит у стола, ищет глазами ручку. Приподнимает журнал, проверяет руками бумаги. Наконец открывает ящик… Достав оттуда ручку, собирается было сделать в журнале какую-то запись, но тут, что-то вспомнив, снова лезет в стол.
— Серебрякова! Где магнитофон?
— Вам лучше знать, — встаю. Елена еще раз, на всякий случай, заглядывает в ящик.
— Думаю, будет лучше, если ты сама его вернешь.
— У меня его нет, — изображаю на лице высшую степень удивления.
— В самом деле?
Беру сумку, открываю и демонстративно вытряхиваю все содержимое прямо на пол. Учебники, тетради… Бросаю туда же сумку, развожу руки в стороны:
— Обыщите.
В классе такая тишина, что аж в ушах звенит.
— Кто взял магнитофон? — спрашивает Елена и обводит глазами класс.
Молчание.
— А между прочим, — как всегда задумчиво, говорит Шлепаков, — у меня вчера книжку библиотечную кто-то… — он причмокивает губами.
— Ага, — подхватывает Александрова, — а у меня ручка пропала с золотым пером. Я сначала думала — потерялась, но я ее обычно в пенал кладу.
